{x} 20 SPN 5x08 'Changing Channels' icons made for {x} 35 extras/alternate SPN 5x08 'Changing Channels' icons as well {x} Please leave a comment if snagging any {x} Credit me = | | need help? click here {x} Enjoy, but DON'T hotlink! (meaning upload whatever you snag to your photobucket/tinypic/lj-scrapbook account. Thanks) {x} Please don't animate/alter/add anything to the icons. You want something added? Just ask.
Добавлено роботом Вешал клиенту тарелку спутниковую. Клиент живёт в частном доме. Короче, кусок черепицы под ногами поехал и я с сатфайдером в одной руке и ключом в другой не успел ни за что ухватиться, но штаниной зацепился за телевизионную антену, а она (сама трубка) у основания гнилая была и отвалилась. Упал я сначала на сук яблони и он отломился, потом очень сильно ударился спиной об забор и на полном форсаже влетел в собачью кануру. Конура в щепки. Пёс умер видимо от испуга (я совсем этого не хотел!). А ногой я умудрился разбить стекло в окне (пока летел хотел перегруппироваться но не успел). Теперь у них ещё крыша течёт. И собаки нет. Во дворе погром как после ракетного удара, интернета нет и зомбоящик не показывает. Я высококлассный профессионал. У меня так в визитке написано.
Решил тут значит Пин в аське сделать тройничок. Добавил пользователя, сидим втроем, пытаемся понять, как нам к этому делу собственно перейти. Пока переходили, я долго ржала. Ибо это надо было читать В итоге Ичи поимели, удовольствия ноль, но оно того стоило
Пин-ап. Пинап, пин-ап (англ. to pin up — прикалывать, то есть плакат, прикалываемый на стену) — изображение красивой, часто полуобнажённой, девушки в определённом стиле. В русском языке употребляется для обозначения конкретного стиля американской графики середины XX века. Pin-up girl (пин-ап гёрл) — это модель, чьи растиражированные изображения становятся знаковым явлением поп-культуры во фривольном стиле. В большинстве эти модели — фотомодели, манекенщицы, актрисы и певицы. насладиться
Эта сволочь так и не вышла на связь...И после этого я такой гандон? Да мне просто обидно, когда к человеку всей душой, лелеешь, греешь в ладонях что-то нежное и хрупкое, а он отмахивается и растаптывает. Как верить то после этого? И я даже предсказываю очередную отмазку. Тупую до невозможности. Ненавижу. Просто ненавижу. За то, что убил все хорошее.
Автор/-ы, переводчик/-и: Пухоспинка Бета: нет Рейтинг: NC-17 Размер: мини Пейринг: Цуна/Гокудера Жанр: BDSM, Drama, PWP Отказ: Все права на персонажей и сюжет Katekyo Hitman Reborn! принадлежат Амано Акире. Автор материальной прибыли не извлекает Цикл: KHR! Фандом: Katekyo Hitman Reborn Аннотация: см. комментарий Комментарии: фик написан на Reborn-Kink Однострочники, заявка «dark!Цуна/Гокудера. Выпороть за провинность» Каталог: нет Предупреждения: слэш, насилие/жестокость, OOC, сомнительное согласие Статус: Закончен
читать дальше Гокудера переминался у двери в кабинет Десятого вот уже добрых пять минут. Голос Цуны, искаженный телефонной трубкой "под старину" – позолота и желтоватая слоновая кость – звучал нейтрально, и Гокудера поежился. В последнее время такой тон не предвещал ничего хорошего. Гокудера начал перебирать свои прегрешения, торопливо восстанавливая в памяти последние дни. Конечно, идиотская корова могла нажаловаться, но обычно Ламбо предпочитал под руку Цуне не попадаться – выходило себе дороже.
Так ничего и не вспомнив, Гокудера глубоко вздохнул и толкнул дверь. Цуна сидел в широком кожаном кресле, подогнув под себя одну ногу, а второй болтая в воздухе. В руках у него были какие-то бумаги.
Гокудера присмотрелся. Сердце провалилось куда-то вниз, желудок сжала холодная лапа, а во рту пересохло. Это было договоры на открытие счета в одном из швейцарских банков. Десятый планировал операцию по перекачке части своего капитала. Гокудера должен был этот счет открыть, но все время откладывал. Бумаги в итоге он оформил в самый последний момент, но не успел проверить, зарегистрировал ли банк сделку. Гокудера смотрел на договор в руках у Цуны и ощущал себя полным ничтожеством.
– Десятый, я…
Цуна помахал стопкой листов:
– Гокудера-кун, как это понимать?
– Я виноват.
Цуна соскочил с кресла и бросил документы на стол. Белые листы разлетелись веером по скользкой поверхности, и Гокудера скользнул взглядом по верхней странице – штампа о регистрации не было.
– Сегодня я чувствовал себя идиотом, – тихо начал Цуна.
Гокудера заставил себя поднять голову. Губы Босса нехорошо кривились, как будто он съел что-то кислое, на бледных скулах проступили красные пятна.
– Я не люблю чувствовать себя идиотом.
Гокудера опустил глаза. Лицо и уши горели.
– И как мне с тобой быть?
– Я все сделаю, Босс.
– Что именно?
– Подпишу договор об открытии счета... – Гокудера бросился собирать страницы. – Сегодня же свяжусь с банком Женевы и…
– Хммм… – Цуна прошелся по кабинету, неслышно ступая в мягких кожаных туфлях. – Двадцать миллионов транша ты мне тоже сегодня сделаешь? Смотри на меня.
Гокудера выпрямился, закусив губу.
– Нет. Транш… только… через три дня.
– То есть в субботу? – с интересом уточнил Цуна.
Блядь.
– Через пять дней, в понедельник, – голос дрожал.
– В понедельник за этими деньгами ко мне придут, – задумчиво проговорил Цуна. – Предполагалось, что в понедельник все наши счета будут чистыми. – Он тепло улыбнулся, и Гокудера похолодел.
– Скажи мне, Гокудера-кун, почему ты такой тупой?
Гокудера молча смотрел в пол.
– Я жду ответа.
– Простите, Десятый, я вас подвел.
– Я жду ответа. Или ты не в состоянии ответить даже на совсем простой вопрос?
– Я… родился таким, – глухо проговорил он.
– Родился… – Цуна медленно обошел его. – Я надеялся, что ты просто поглупел – ну, от плохого питания там. А ты, получается, безнадежен… Наверное, надо избавиться от тебя.
– Десятый!
Цуна тихо засмеялся.
– Я пошутил, Гокудера-кун. Раздевайся.
Гокудера трясущимися пальцами расстегнул пуговицы пиджака, снял его и растерянно осмотрелся, ища, куда положить.
– Бросай на пол. Остальное тоже снимай, – Цуна нетерпеливо щелкнул пальцами.
– Десятый…
Цуна насмешливо прищурился. Гокудера прикрыл глаза и положил руку на пряжку ремня, все еще медля – может быть, Цуна снова пошутил? Сейчас рассмеется, скажет: "Прекращай, Гокудера-кун!". Но в кабинете висела мертвая тишина, и Гокудера расстегнул ремень. Брюки соскользнули с бедер, он переступил через них, стряхивая туфли.
– Десятый, зачем… – хрипло проговорил Гокудера и замолк, натолкнувшись на каменный взгляд.
Сигнал интеркома разорвал повисшую тишину. Цуна наклонился к микрофону:
– Мерседес, хлыст.
– Да, синьор Савада, – голос секретарши прозвучал с той долей доброжелательной теплоты и услужливости, от которой Гокудере захотелось разорвать идиотку на части.
Он зло стряхнул с плеч рубашку, рванул вниз трусы и бросил одежду на пол бесформенным комом.
Сквозняк обдул вспотевшую спину, пробежался по поджавшимся яичкам, скользнул по покрывшейся мурашками коже. Мерседес невозмутимо внесла хлыст с металлическим набалдашником, держа его перед собой, вручила Цуне и также невозмутимо удалилась, тихо прикрыв за собой дверь.
Цуна повертел хлыст в руках, словно пытался понять, что ему делать с этим предметом, а потом рассеянно махнул в сторону стола:
– Залезай.
– Десятый… Цуна…
– Мне долго ждать?
Гокудера, сжавшись, подошел к столу.
– Вот сюда, – Цуна указал хлыстом и опустился в кресло.
Гокудера взобрался на холодную полированную столешницу, встал на четвереньки, задыхаясь от обиды. Цуна никогда себе раньше такого не позволял. Попадаться ему под горячую руку было опасно, но он не имел привычки издеваться над друзьями и подчиненными. Хотя мог. Гокудера глотал подступающие слезы. Это все, что он заслужил в качестве Правой руки? Стоять на корточках с голым задом? От унижения его трясло, он уткнулся лицом в скрещенные руки, пережидая спазмы, сдавившие горло.
Раздалось шуршание – а потом его ягодиц коснулось что-то холодное. Металлическое основание хлыста проехало по ложбинке между половинок, опустилось вниз и больно надавило на мошонку. Гокудера чувствовал, как из глаз выкатились две слезинки, в горле набух комок, мешая дышать.
Цуна позади хмыкнул, Гокудера снова залился краской, чувствуя, как пристальный взгляд босса изучает его, и сжал ягодицы.
Боль хлестнула тысячей раскаленных иголок, пронзила до костей, и Гокудера не сдержал крик. Дрожа и глотая слезы, он приготовился к следующему удару. Но Цуна медлил, водя по горящей заднице прохладной рукояткой хлыста. Гокудера сжимался от каждого шороха за спиной, втягивал голову в плечи и мелко дрожал. Следующий удар оказался намного болезненнее предыдущего, продрал до самого нутра, и Гокудера вцепился зубами в ладонь, чтобы не заорать. Следующий удар пришелся наискосок и зацепил мошонку. Гокудера свел ноги, падая набок и закрываясь от хлыста. А Цуне, похоже, надоело играть. Он начал бить в полную силу, без остановки. Было так больно, что казалось, будто с задницы вживую сдирают кожу. Гокудера рыдал, извиваясь и отползая по столу дальше в попытках уйти от ударов, с ужасом понимая, что не может себя контролировать – не может остановить этот идиотский поток слез и душевной боли. Он бессвязно умолял прекратить, скользя по столешнице. «Больно, больно, больно», – стонал он, но Цуна не слушал – просто размеренно порол, не оставляя на спине и заднице живого места.
Пусть только все закончится, пусть только закончится – и Гокудера уйдет. И ему плевать, что мафию живым не покинешь. Все хорошее, что он помнил в Цуне, разбивалось под натиском ударов хлыста, впивающегося раскаленным прутом в его плоть. Это был Цуна, его Десятый, человек, который всегда прав – и именно это причиняло наибольшую боль, и хрен с ней, с задницей. Гокудеру ломало, он махнул рукой на гордость, и рыдал по потерянной дружбе, уважении, преданности, корчился в муках понимания, от которого отшатывался все эти годы – он не нужен Цуне, он ему никто – иначе Десятый бы никогда с ним так не поступил. Осознание своего места убивало, скручивало внутренности и заставляло захлебываться слезами.
Гокудера сорвал голос и лишь беззвучно скулил, когда удары прекратились.
– Десятый. Пожалуйста, Десятый…
Он плакал. Плечи тряслись, руки и ноги не держали, тело бессильно распласталось на столе.
Исполосованных ягодиц снова коснулся сквозняк, тихий голос Мерседес и ее шаги прошелестели где-то на периферии сознания. Холодная поверхность стола успокаивала, голова вдруг прояснилась. Гокудера глубоко вздохнул и затих – ему стало все равно.
Едва слышно звучали шаги Цуны, а Гокудера безразлично рассматривал узор на стене.
***
Журчанье воды – как будто кто-то выжимал тряпку – раздалось совсем близко, а потом на истерзанный зад легла мокрая ткань. Цуна бережно промокал ягодицы, остужая горящую плоть. Когда прохладная тряпка исчезла, боль вернулась, от нее защипало в глазах. Но следом Цуна принялся наносить мазь легкими, словно перышки, прикосновениями. Кожу охватил холодок, и Гокудера облегченно застонал, чувствуя облегчение. На спину спланировало пушистое покрывало. Цуна укутал его плечи, осторожно обернул бедра и потянул на себя. Гокудера словно опьянел – поверхность стола под ним кружилась, тело стало легким и воздушным. Но когда он попытался поднять голову, то не смог – ее чугунная тяжесть заставила его обмякнуть.
– Тихо, тихо… – Цуна с усилием поднял его на руки и куда-то понес. Гокудера плыл, плыл по сонным теплым волнам, едва дыша. Мир покачнулся – Десятый, держа его на руках, осторожно уселся в кресло, скрипнувшее под двойным весом.
Цуна зарылся пальцами ему в волосы и принялся перебирать пряди. От этих ласковых, почти робких движений по позвоночнику бежали мурашки удовольствия, и Гокудера теснее прижался к груди Цуны.
– Ты меня очень подвел, Гокудера-кун, – голос Десятого был тихим и печальным, а рука продолжала гладить по голове. – Очень подвел…
Снова накрыл удушающий стыд.
– Я так на тебя рассчитывал.
Гокудера судорожно вдохнул. Как он мог так подвести Десятого? Он ведь единственный, кому Цуна доверял полностью и безоговорочно. Гокудера выпростал руку из-под покрывала и слабо сжал ладонь Цуны.
– Десятый. Прости меня.
Цуна обнял его, укачивая, словно маленького ребенка, и целуя в лоб.
– Все будет хорошо, Хаято. Просто… не подводи меня больше. Ладно?
Гокудера счастливо вздохнул и прижался губами к запястью Десятого – молчаливо прося прощения и давая обещание.
– Вот и хорошо, – вздохнул Цуна, поглаживая его по голове. – К счастью, банк успел зарегистрировать договор.
Гокудера поднял голову, но тут же уронил ее, когда горячая ладонь Десятого легла на его пах. Возбуждение растеклось по телу, накрыло истомой, а изо рта вырвался тихий стон.
– Но ты мог и не успеть, понимаешь? – Пальцы начали бережно ласкать головку, и Гокудера захныкал, двигая бедрами и давая лучший доступ к себе. Он понимал. Все правильно. В следующий раз Гокудера выполнит поручение заранее и десять раз проверит результат.
Цуна погладил его поднявшуюся плоть, потом сжал в кулаке и задвигал ладонью, все убыстряя темп. Гокудера громко застонал. Он плавился от ощущения жесткого кулака, обхватившего член, от ритма, заданного Цуной, от того, что это рука Десятого, от собственного возбуждения, растекшегося по всему телу… Цуна сдавил двумя пальцами головку, и Гокудера кончил - обильно, бурно, содрогаясь всем телом и словно рождаясь заново. Затих, благодарно уткнувшись носом в пиджак Десятого и провалился в дрему.
В конце концов, это ведь Цуна – чтобы он ни сделал, Гокудера заслужил это. Заслужил его гнев и его прощение. Ведь Десятый никогда не ошибается.
Вообще пейринги это понятие относительное, но бывает, что читаешь/смотришь и сразу понимаешь, что вот эти двое созданы друг для друга! читать дальше 1. Занзас/Скуало Очень органичны вместе, этакая суровая мужская дружба в голубых тонах. Орут друг на друга, швыряются, матерятся, но тем не менее...
2. Ямомото и Гокудера. Два универсала и хрен поймешь кто здесь топ, кто ботом. Ямомото с пониманием относится к преданности Хаято Цуне, Гокудера немного бесится, ибо хочется чтобы чуток поревновали, сам терпеть не может Скуалло, который слишком много возится с Такеши...Подколки, нелепые обиды, порой скандалы, они разные, но все-таки они вместе)
3. Цуна. Цуна пейрингам не подлежит. Ибо это Цуна. У него вместо пейринга Вонгола, ему не положено.
4. Ичиго. Еще один ГГ. Ему тоже пейринга нет. Ичиго всегда один, потому что он любит всех одинаково, это даже не любовь, это некая забота...Неосознанная, на уровне инстинктов. Просто так надо и все. Ичиго не может принадлежать кому-то конкретному. Это бы означало, что он обделил вниманием остальных.
5. Гин/Кира. Сладкая парочка. Садист и мазохист. Что тут еще скажешь?)
6. Гин/Рангику. Это святое. Гин любит Рангику, любит сильно, считает, что рядом с ним ей будет плохо и потому тщательно отдаляет от себя. При этом у Рангику работает сила привычки. Она привыкла бороться со своей любовью к нему. Уже может и любви не осталось, а она все борется. Пора бы уже забыть, идти дальше, но призрак былого Гина ее преследует и не дает ей вздохнуть спокойно. Это Гин тоже понимает.
7. Рукия. Рукия пока не определилась. Все, что ей нужно сейчас - это отдых. Поэтому она не хочет отношений. Слишком сильно Каейн впал в душу...
8. Сэм. Сэмми есть ГГ...ну а дальше Вы поняли) Он весь в прошлом, он с Джессикой. Наверно любил сильно. Со временем эмоции сгладились. Постепенно все забылось. Остался лишь штамп - Джессика - это идеал. Сомневаюсь, что сейчас он трезво все оценивает. После стольких лет осталось лишь хорошее. Ему тоже нужен отдых. Остановиться и не думать о всей этой чертовщине. А что касается Джареда и рпс, то как бы его не "стыковали" с партнерами по съемкам, он принадлежит жене. Полностью и безоговорочно)
9. Кас/Дин Кас реально привязан. Очень сильно. Его несет, когда речь идет о старшем Винчестере. Постепенно это осознает, пытается держать в рамках, но тем не менее...Что касается Дина, то он в упор не видит. Потому что в нем много от вояки, неотесанного и порой грубого. О пейринге как таковом тут речь вряд ли идет, скорее джен...ну максимум PG.
Ну а вообще это я только вслух такая разборчивая На самом деле кушаю любые пары в необъятных количествах. Главное чтобы написано было хорошо
Добавлено роботом Был на исходе советских времен в харьковской 6-й спортшколе незаурядный дедуган, заслуженный тренер по борьбе, которого звали просто и незатейливо - Палыч. На вид был до смешного похож на Луи де Фюнеса, только что крайне редко улыбался и бесконечно матерился. В свои "далеко за 60" был необычайно бодр и агрессивен. Молодые ученики-борцы его уважали и любили.
История приключилась снежной зимой. Палыч вечерком возвращался с тренировки бредя между темных пятиэтажек к остановке. У остановки двое г...читать дальше (еще 1134 символов) >>опников поджидали жертву. Казалось, жертва сама шла в руки охотников - щупленький маленький старичок в шикарной норковой шапке – заветной легкой добыче дворовой шпаны 90-х! Нападение было стремительным. Один подкатил с вопросом типа "дай дед закурить", а второй с довольным ржанием протянул руку к шапке. Через мгновение протянутая рука была намертво захвачена цепкой борцовской ладонью с 40-ка летним стажем, после чего гопник, перелетев через Палыча в приеме "мельница" с грохотом приземлился на спину в снег, потеряв на пол-минуты дыхательные рефлексы.
Второй "бандит" испытал прием, который в последствии было трудно вспомнить, поскольку запомнилось только то, что было безумно больно. Палыч вошел в раж. Не часто удается увидеть взбесившегося Луи де Фюнеса.
Метелил он этих гопников изощренно. Через пару минут дело было сделано. Оба лежали в снегу и молили о пощаде. Дед, казалось, решил прекратить. И тут.. шагах в 20 послышались крики "Палыча бьют!! Сюда!!".. Толпа здоровенных молодых борцов шла с тренировки..... Не знаю дальнейшую судьбу этих двух несчастных, но за Палыча вся школа испытывала гордость еще лет 10..
Жизнь прошла, так и не начавшись Уволокла из вконтакта, поделиться с другими гражданами преклонных лет, по-нашему, по-стариковски... Такая же ж прелесть.
Маме Джульетты на момент событий, описанных в пьесе, было 28 лет.
Марья Гавриловна из "Метели" Пушкина была уже немолода: "Ей шел 20-й год".
«Бальзаковский возраст» - 30 лет.
Ивану Сусанину на момент совершения подвига было 32 года (у него была 16-летняя дочь на выданье).
Старухе процентщице из романа Достоевского «Преступление и наказание» было 42 года.
Анне Карениной на момент гибели было 28 лет, Вронскому - 23 года, старику мужу Анны Карениной - 48 лет (в начале описанных в романе событий всем на 2 года меньше).
Старикану кардиналу Ришелье на момент описанной в «Трех мушкетерах» осады крепости Ла-Рошель было 42 года.
Из записок 16-летнего Пушкина: «В комнату вошел старик лет 30» (это был Карамзин).
У Тынянова: "Николай Михайлович Карамзин был старше всех собравшихся. Ему было тридцать четыре года - возраст угасания».